Набоков не зря считается писателем антисоветской направленности. Для понимания его романа, прежде всего, необходимо уяснить специфический взгляд Набокова на русскую революцию и особенно на Советскую Россию, отчужденное отношение к которой писатель проносит через всю свою жизнь.

Один из лучших набоковских биографов и интерпретаторов Б. Бойд так характеризует сюжет романа: «Сюжет романа донельзя прост. На первой странице книги узнику Цинциннату Ц. объявляют смертный приговор; он проводит 19 дней в одиночной камере, не зная дня своей смерти; на последней странице ему отрубают голову». Действие романа происходит в условном, полуфантастическом мире, в котором почти не осталось места добру, красоте и разуму. Главный герой обвиняется в «гносеологической гнусности» — он непрозрачен в этом абсолютно прозрачном мире, где все ясно и понятно, где нет места фантазии, удивлению, чуду.

Образ тюрьмы — ключевой в произведении. Набоков заключает эту гротескную по своей природе ситуацию (человек осужден без осознания вины) ситуацию в особые игровые условия, доводит ее до «логического» предела. В итоге в произведении предстает жуткий фантасмагорический образ мира-тюрьмы, в некоторых интерпретациях — безрадостного будущего Советской России. Именно поэтому некоторые критики относят «Приглашение на казнь» к жанру антиутопии. Для этого жанра характерен примат общего над частным,
«коллектива» над личностью, посредственности над талантом. Но помимо этих оппозиций в романе появляется еще одна, и, быть может, даже более важная: «свой — другой».

Эта пара важна для других интерпретаций романа, при осмыслении его в матафизическом и экзистенциальном измерениях. Произведение переполнено различными символическими образами, мифологическими фигурами, присутствие которых подчеркивает чувство нереальности, бессмысленности жизни, абсурдности и иллюзорности человеческого бытия. И эта «предельная» оппозиция: «свой — другой» приводит нас к важной фигуре, возникающей на страницах набоковского романа. Это трикстер.

Для начала разберемся, кто же такой трикстер. Это излюбленный персонаж мифов североамериканских индейцев — плут и обманщик. Он стал предшественником средневековых шутов, героев плутовских романов, колоритных комических персонажей в литературе Возрождения. Впоследствии так стали именовать пародийного двойника всякого героя.

Особенность мифологического плута в том, что с развитием литературной традиции в его сознании возникает понимание о различии хитрости и ума, обмана и благородной прямоты, социальной организации и хаоса. И тогда трикстер начинает действовать в романе не только хитростью и коварством, но и прибегать к трюкам, которые являются пародией на серьезные деяния культурных героев. По сути, трикстер — это сниженная шутовская версия благородного героя, это его двойник. В нем, как правило, выпячиваются низменные инстинкты (например, обжорство), ведущие его к асоциальным поступкам.

Исходя из этого, можно говорить о двойственном персонаже — культурный герой (демиург) и трикстер, которые в одном лице сочетают пафос упорядочивания социума и космоса и выражение его дезорганизации.

Для трикстера характерны двойственность, неопределенность, непредсказуемость поступков и их мотивации, провокативность действий, профанация серьезного («святого»), стремление к подвохам, желание искусить, «испытать». Именно поэтому такая фигура становится неотъемлемым элементом в описании всякой переходной эпохи. В произведениях эпохи революционного кризиса, когда мифологема Хаоса особенно очевидна в массовом сознании, фигура трикстера появляется все чаще, особенно, в «прецедентных текстах». И произведение Набокова в этом смысле не исключение.

Трикстер в романе Набокова — один из самых ярких образов в структуре мифологемы Хаоса, с которым ассоциируется мир в романе. Трикстер выступает в лице второго по значимости героя романа — палача м-сье Пьера. Этот персонаж — точка пересечения множества смыслов в набоковском тексте, он своеобразная «герменевтическая отмычка», взламывающая его кодовую систему.

Как и положено героям-трикстерам, набоковский м-сье Пьер не играет в романе самостоятельной роли, а выступает как трикстер лишь по отношению к главному герою. Вообще пара Цинциннат — м-сье Пьер связана целой сетью мифосимволических отношений. Их можно представить в ряде оппозиций: жертва-палач; индивид-государство; частное-коллективное; свой-чужой; истинное-ложное; естественное/искусственное (театральное); Бог/дьявол; царь/шут; дитя/взрослый, священное/профанное, живое/мертвое. Обобщающим для них выступает противопоставление Космоса и Хаоса.

Противопоставление Космоса и Хаоса четко прослеживается в романе: «этот мир» (профанный, «испорченный», ложный) и «тот мир» (сакральный, истинный, настоящий). Наличие последнего и свою причастность к нему в этом мире-тюрьме начинает прозревать Цинциннат. Цинциннат чувствует этот далекий «сверкающий» мир и понимает всю убогость мира настоящего. Тот истинный мир — это Начало, к которому можно вернуться путем повторения ритуалов. Одним из таких ритуалов для Цинцинната становится ведение дневника — это его путь к возрождению утраченного мира: «Небольшой труд... запись проверенных мыслей... Кто-нибудь когда-нибудь прочтет и станет весь как первое утро в незнакомой стране. То есть я хочу сказать, что я бы его заставил вдруг залиться слезами счастья, растаяли бы глаза, — и, когда он пройдет через это, мир будет чище, омыт, освежен»

Очевидно, что мир настоящего в «Приглашении на казнь» — результат отпадения от Начала, ухода от первоначального блага культуры. Упадком здесь охвачены все формы общественной жизни. Но в центре романа — «распад» и бутафорская природа именно персонажей. Так, Цинциннат и м-сье Пьер символизируют эти два мира, два различных Начала. В мифологической парадигме эти начала персонифицируются в образах героя (начало человеческое, культурное) и его двойника-трикстера (начало звериное, природное).